Не зарегистрирован
Зарегистрирован: 01.01.70
Рейтинг:
0
Отправлено: 31.05.06 11:27. Заголовок: Забытые Книги 2
Здесь продолжение темы. Буду выкладывать незаконченные фрагменты рассказов и новелл. Приветствуется критика, всяческие рекомендации и предложения по сюжету.
Не зарегистрирован
Зарегистрирован: 01.01.70
Рейтинг:
0
Отправлено: 31.05.06 11:35. Заголовок: Re:
ИЗ ЦИКЛА "ВСЕ ДЛЯ РОБОТОВ"
ЛЮБОВЬ - ЭТО РЕЙС "ЗЕМЛЯ-ОРИОН" И НАЗАД
Галактический скорый № 056 отправлялся с причала G-3 через двадцать минут. И причин торопиться не было. Лично сам Лот Рассел никуда не спешил. Впрочем, как и его жена, оставшаяся на Антаресе с пожеланием осмотреть исторические развалины, и которая, скорее всего, тоже никуда не спешила. Не даром же этот Митт, кажется, клерк с Денеба, так стелился... Попутчик... Лот Рассел тихо усменулся в усы. Он уже привык к быстротечным романам своей жены. Впрочем, как давно привык и ко своим собственным.
Единственным его беспокойством оставалась младшая дочь Лин. Ей было почти шестнадцать, и до совершеннолетия осталось всего полгода, а взрослеть она так и не собиралась. Бросила колледж, в который он с трудом ее устроил, наплевала на карьеру дипломата, читает какие-то заумные книги, сделала из своего отца пустое место, а вдобавок снюхалась с таким же молодым сопляком из экстремистской секты "Братья Пилоты". Надо же! Эти наглые сектанты утверждают, что у человека есть душа! Что она живет вечно, и никогда не умирает!
Он тут же вспомнил их последний спор на Земле перед самым отьездом, и как он комедийно рассмеялся ей в лицо:
- Ха-ха! Любезная, посмотри вокруг! Жиэнь дана человеку один раз! Неужели ты такая же тупая курица, как и твоя мать? Все в людях только и говорит о том, что ими движет саморазрушение и смерть. Да ты просто оглянись, детка!
А еще больше запомнилось ее детское удивление, почти разочарование. Как будто бы выяснилось, что он ей совсем не отец. И то, как она сказала подрагивающим от обиды голосом:
- Смерть не имеет значения, папа, неужели ты не знаешь?
И у нее при этом было такое лицо, что ему захотелось прижать ее к себе и сказать: "Ли... милая, я тебя люблю. Прости старого дурака..." Но он опять рассмеялся гомерическим смехом:
- Да? А что имеет значение?!
Она не ответила, и он поднялся по лестнице к себе. Рассел помнил, как триумф этой глупой победы быстро сменился чувством вины и тревогой. Он бросил собирать вещи, сел в кресло, и подумал, что Ли сейчас наверное, плачет в своей комнате, и что он, Лот Рассел, особый советник Внешних Отношений, - бесчувственная скотина. Он потянулся к браслету на руке, чтобы дистанционно включить сканирующие датчики и увидеть, что происходит с его дочерью. Но одернул себя: сегодня он просто беспокоится, завтра это ему будет важно, а после завтра ему станет интересно, что она делает в ванной...
Потом направление его мыслей изменилось, и он с горечью подумал, что жизнь его не удалась, и что он никому не нужен, в том числе и Лин. И что с ней в самом деле происходит в последнее время что-то странное, и, может быть, всему виной следы той древней генетической инициации, которая практиковалась на Земле пару тысяч лет назад, и которую он скрыл в анкете. И что Лин сама во всем виновата, связалась с этими... И... Он непроизвольно прикоснулся к сенсору на браслете: в комнате Лин было абсолютно темно и тихо. Рассел покраснел, мгновенно погасил голограмму и выругался. Чертовы психиатры Службы Безопасности! Скоро они и ему вживят в задницу эти проклятые датчики, чтобы узнать, о чем думает он, Лот Рассел, своей персоной! И ему мучительно захотелось курить...
Особый советник Лот Рассел не спеша достал из кармана сигареты и архаичную бензиновую зажигалку, запрещенную к провозу почти во всех космопортах галактики, со щелчком откинул крышку, покрутил колесико и с наслаждением прикурил. Повторно передавали приглашение на посадку, и женский голос томными волнами плыл по коридорам...
Не зарегистрирован
Зарегистрирован: 01.01.70
Рейтинг:
0
Отправлено: 31.05.06 17:23. Заголовок: Re:
Замечательно! Трогательно. ЗЛОБОДНЕВНО!!! Проблемы отцов и детей... как мне это знакомо. Рассказ пошёл "в струю" моего настроения. Огромный респект аффтару! ОБЯЗАТЕЛЬНО ПЕШИ ЕСЧЁ!
Не зарегистрирован
Зарегистрирован: 01.01.70
Рейтинг:
0
Отправлено: 31.05.06 18:10. Заголовок: Re:
Финал - папа понимает, что его дочь права и смерть ничего не значит... но уже поздно. Пришёл НМ и стёр его в статику!
А если честно...
В пути он знакомится с чудестной девушкой, его возраста. Такой божественной, нимфой, так сказать... завязывается роман. Он изменяет своей жене, не в силах противостоять "велению сердца"
на следующий день он узнаёт, что она сама из "Братев пилотов" и верит во всю эту "чушь", кроме того она знает его дочь. Происходил чильная ссора, в которой он обесцинивает их секту, и свою дочь перед ней. Она лепит ему пощёчину и уходит... он ещё больше чувствует себя ничтожеством... Пьяным валяется всю поездку, обламывает задание, за которым едет, его выгоняют с работы и жизнь его катится под откос на чужой планете... и тут его случайно находят в полумёртвом состоянии месттные "братья пилоты", его судьба, похоже, связывается с сектой. И он становится одним из них.
Пост N: 2190
Зарегистрирован: 17.05.05
Откуда: Россия, Москва
Рейтинг:
2
Отправлено: 29.07.07 18:31. Заголовок: Re:
RedRet пишет:
цитата:
я возобновил работу над романом
Твори! И не втягивайся в навязчивые игры с душителями чужих младенцев, любителями подлить масла в огонь и всякими прочими шутниками, которым только и надо что увидеть, как взорвётся паровой котёл ущемлённого подсознания и окутает его владельца клубами белого пара на долгие бестолковые годы.
Впрочем, уму с неразобранным багажом прежних обид не всегда посоветуешь и, тем более, прикажешь...
...Троица голосовала с тротуара, уже увлеченная другими событиями, забыв о происходившем всего несколько минут назад, и Толя разнуздало кричал проходящим мимо дамам бальзаковского клише:
– Девчонки! Мы с вами, или вы с нами? Мы хотим пив-в-ва, а еще лучше водки! И у нас ужасно болят соски!
Павлик услышал, как отец Владимир пробасил:
– Говори только за себя, Овинов…
И через силу улыбнулся.
Он любил своих друзей. В его страдании не было их вины.
Павлик помахал друзьям рукой, и они замахали в ответ, и Павлик заметил в них нечто странное.
Вернее, с ними происходило нечто странное.
Они словно пропадали на долю секунды и появлялись снова.
Они – мерцали.
4.
Золотой вечер пал. Обернулся обманом, или напротив, подлинным замыслом, и стал таким, каким хотел стать – глухой ночью без единой звезды. Павлик вернулся домой на ее беспокойных крыльях.
В комнате Кима тоже было темно, и Павлик, задержав дыхание, чтобы не чувствовать ужасного запаха медленно умирающего от старости и нищеты человека, прошел по коридору и замешкался перед дверью своей комнаты. Ключ в замке легко проворачивался без сцепления, раз за разом. Он крутил все нетерпеливее, в легких заканчивался кислород. И в тот момент, когда решил было выбить дверь плечом, замок вдруг щелкнул, дверь распахнулась, Павлик поспешно шагнул вперед и со всхлипом сделал большой глоток чистого черного воздуха.
Постоял минуту в темноте. И лишь затем включил свет.
Каждый раз, совершая переход «туда-или-обратно», – из плотной и непереносимой атмосферы планеты Ким, в комнату с едва ощутимой смесью запахов открытого окна, старых книг и «честера», его любимых сигарет, – он вспоминал фантастов, которые отправляли своих героев в сюжетные мясорубку через двери между мирами. Проще было нарисовать перед персонажем дверь в воздухе, нежели изобретать «альтернативные средства доставки» серого вещества, и такой ход, безусловно, обязан был совершить сюжетный переворот и изящный вынос мозга. Один весьма популярный писатель, вдохновленный Миядзаки, так лихо компилировал новый бестселлер, что Хаяо и остальные классики жанра нервно курили в углу самокрутки из собственных произведений.
Однако, что-то все-таки таилось в пересечение этой невидимой, но ощутимой границы, и Павлик как ни старался не мог изгнать из себя иррациональное чувство скачка, быстрого сдвига. Как будто он мгновенно переносился в другое место, в тоже время оставаясь там где был. Он словно знал два факта одновременно. Что он здесь, и не здесь. Это было странно. Это было одновременно и так, и не так.
Павлик жил в комнате уже несколько месяцев, но она до сих пор не выглядела жилой, и напоминала склад. Тамбур. Шлюз между мирами. Может быть где-то в ней была вторая дверь, пока еще не проявленная, скрытая. А может быть и нет.
И с другой стороны… в комнате не было ровным счетом ничего необычного.
Под потолком висела лампа в покосившемся деревянном абажуре, похожем на падающий дирижабль. В серванте, на навесных полках, в шкафу стояли ряды книг, которые он иногда читал, иногда бегло просматривал. Книги в большинстве своем скучные, никому не нужные: пыльные сборники провинциальных авторов, ужасные альманахи неизвестно-кого, пухленькие томики некогда юных членов союза писателей, фрагментарное барбекю школьного чтения. Но среди этого можно было неожиданно для себя встретить «Гроздья гнева» Стейнбека и зачитаться им на два дня напролет без сна, или «Белые одежды» Дудинцева, или бунинские «Окаянные дни», или щемящие «Тайному другу» Булгакова.
Узкая кровать в углу, нартюморт в бежевой гамме на стене подаренный другом художником, гобеленовые кофейные шторы, журнальный столик, пишущая машинка «Unis», настольная лампа, стопка нетронутой бумаги, стул, пепельница, пачка сигарет, десять рублей мелочью в кармане. И ничто более не держало Павлика здесь, на этой земле.
Он вышел бы легко, не оглядываясь назад. Дом его потерялся в пространстве и времени, и сердце было свободно, и, не скованное ничем, летело куда хотело. Поэтому он мог просто наблюдать и наслаждаться в полете – тем что есть, тем что будет, задавая вопрос: надолго ли сможет остаться беззаботным зрителем?
Был у него с детства такой дар – дар наблюдателя. Какие бы события не происходили рядом, какие бы драматичные повороты не совершала судьба, лишь малая часть оказывалась вовлечена в сопереживание. Другая, большая часть его существа стояла вне, отстраненно созерцая рваный, причудливый пульс жизни в совершенном равновесии.
Но он знал, что это не навсегда.
Дар был взят, и его придется вернуть.
Он не знал – ради чего, и как? В писательстве ли заключался смысл, или в нем как раз заключалось проклятие… Убьет его этот дар, или напротив – воскресит? Он не знал –что это, и хочет ли он, но знал: время уже почти пришло.
И секрет находится в этой комнате. Здесь все случится, здесь все произойдет.
– Да, – думал Павлик, осматриваясь, – это именно она.
Впрочем, даже этот элемент реальности, мистический и трепетный, не особо трогал его, словно существовала лишь забавная игра, скрашивающая одиночество.
Свою квартиру он потерял благодаря доверчивости, дефолту девяносто восьмого года, помощи друга коммерсанта и поэта по совместительству. Как шептали коллеги по цеху сочувственно склоняясь к павликову уху «поэтом можешь ты не быть... и стихи у него, знаешь ли, тоже»… Павлик отмалчивался. Через что пришлось пройти, он не рассказывал никому. Друзья видели все сами, но потому они и друзья, чтобы держаться на расстоянии. Надо сказать, что количество друзей сильно уменьшается в таких случаях, или даже вовсе стремится к нулю.
Но Павлику с друзьями повезло.
Кроме незабываемого «кидалова» всего что движется, думает и шевелится на девяти часовых поясах, устроенного ясноглазыми и вихрастыми министрами, и последовавшей цепочкой неизбежных потерь, девяносто восьмой оказался для Павлика еще годом творческого коллапса и разочарования. Это была не просто черная полоса в жизни, это словно погасло солнце. Он может быть и пожалел бы себя, но знал, что в этом году солнце погасло для многих в большой гордой стране, с кем он ощущал свое неизьяснимое родство по крови и праву рождения. «Мир встал на колени, встал на колени после удара». Случилось нечто настолько вероломное, запредельное, что разум напросто отказывался понимать и принимать предательство.
И лишь для некоторых солнце, напротив, взошло.
С тех пор он стал писать крайне редко, плохо, цинично… Это не было связано с дефолтом, просто совпало, как обычно бывает. И все сцеженное из артерий музы, вздернутой и кричащей от боли, получалось рвано, атонально. Куски и строчки, из которых нельзя было склеить что-то внятное. Творческий голос ломался, то вспыхивал, то пропадал. Все чаще и чаще пропадал. И вот, пропал совсем. Так умер мальчик, стоящий на вершине холма.
Остался северный ветер. Друг. Он хранит то, что скрыто.
Прожив три года под лозунгом «убей в себе Павлика», рад ли этому был теперь?
Переписал конец главы "Птицы из пепла", теперь он будет выглядеть так: =========================================== С тех пор он стал писать крайне редко, плохо, цинично… Это не было связано с дефолтом, просто совпало, как обычно бывает. И все сцеженное из артерий музы, вздернутой и кричащей от боли, получалось рвано, атонально. Куски и строчки, из которых нельзя было склеить что-то внятное. Творческий голос ломался, то вспыхивал, то пропадал. Все чаще и чаще пропадал. И вот, пропал совсем. Так умер мальчик, стоящий на вершине холма.
Остался северный ветер. Друг. Он хранит то, что скрыто.
Прожив три года под лозунгом «убей в себе Павлика», рад ли этому был теперь?
Того ли ждал?
Он нашел рукопись месяц назад среди бумаг в громоздком челодане. Алюминевый чемодан с кодовым замком оказался слишком неудобным для поездок, но вполне подходил для кладбища маленьких надежд. Павлик хранил их словно надеялся когда-нибудь склеить обломки прекрасных грез. Детские фотографии, окончательно пожелтевшие вырезки из газет с первыми рассказами, незаконченные повести в общих тетрадях, неуклюжие кораблики стихов. Когда-нибудь он найдет время и закончит каждую в своем первозданном совершенстве. Но даже сам Павлик, мрачнея, понимал, что этого никогда не случится, потому что вода жизни безвозвратно утекла, ее уже не найти, и не окунуться в нее снова.
К его изумлению, это была старая повесть, одна из тех прекрасных цветов детства, хрупких и несовершенных. Ее даже повестью нельзя было назвать. Павлику казалось, что он много лет назад избавился от нее, отчетливо помнилось, как тяжело рвались отпечатанные под копирку листы узкими лентами. А тут, надо же, еще одна…
Ему вдруг поскорее захотелось все закончить. Ритуал литературного самоубийства был невыносим.
Он сходил на кухню и принес две кимовские облезлые табуретки. Поставил посреди комнаты и, поколдовав над замком, разложил чемодан на них. Отошел и посмотрел со стороны. Закурил. Черстерфилдка высохла и тянулась легко. Теперь чемодан был похож на пойманного, распотрошенного кашалота с обнаженными внутренностями. Рукопись лежала сверху. На титульном листе было напечатано три слова «Вход», «повесть» и «1989». Павлик как завороженный взял ее в руки. Он листал ее и улыбался, перечитывая удачные абзацы. Так улыбаются детям перед сном.
Неожиданно для самого себя, прервав чтение на полуслове, он бросил рукопись обратно, облил содержимое чемодана бензином для зажигалок из зараннее припасеной бутылочки. И, чиркнув спичкой, поджег.
Огонь вспыхнул лениво, несколько секунд разгорался и набрал силу.
Корчились в огне детские фотографии, кривлялись маленькие Павлики, медленно обгорали исчезая в ожогах фотобумаги. Потом занялась записная книжка, с которой он в первом классе ходил к логопеду, открылась рукописная строчка: «18 марта 1976 года. Ра-ра-ра – высокая гора, ро-ро-ро – новое перо, ор-ор-ор – у Ромы топор, ир-ир-ир – мы все за мир. Выучить».
Повесть, лежащая сверху никак не хотела уходить прочь, и загорелась самой последней. Он разворошил листы ножом и подлил бензина. Огонь, дым и пепел взметнулись под потолок. Теперь рукопись быстро таяла, открываясь страница за страницей в совершенно новом смысле. И вдруг Павлик увидел свой ответ отцу Владимиру. Оказывается, все что нужно, было им понято и сказано очень давно, только он благополучно все забыл, пропил, разменял на ерунду, лесть и ложь.
И Павлик, оцепенев, прочитал в огне.
«Я хотел написать о том, как мы теряем сияние. Год идет за годом, и мы не становимся моложе. И вроде бы нет причин для грусти, но мы не становимся счастливее. Я хотел понять, куда уходят от нас частички волшебства. Вот о чем я хотел написать. Я хотел понять, как это происходит. Но еще больше я хотел бы найти секрет как это вернуть, возможно это даже важнее, чем писать книги. Что-то случилось со всеми нами. Мое счастье или несчастье в том, что я все еще вижу настоящим зрением, и пока еще могу говорить об этом, но мне не хватает слов, будто моя память стерта, и я не помню самого главного. Знаешь, кто мы? Мы динозавры, спустившиеся со звезд. Мы растворились среди людей. Мне кажется, что прошло уже слишком много лет с тех времен. Но иногда, глядя случайному прохожему в глаза, узнаешь их золотое сияние. Динозавры, прилетевшие со звезд, они все еще здесь».
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 4
Права: смайлы да, картинки да, шрифты нет, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет